Шмелев Иван Сергеевич

ПЕРСОНАЛЬНЫЙ САЙТ МУЗЕЯ В АЛУШТЕ
Республика Крым, г.Алушта, Профессорский уголок, ул. Набережная, 2
+7 365-60 2-59-90
Солнце мертвых 17
Меню сайта


Произведения
  • На скалах Валаама, 1897
  • По спешному делу, 1906
  • Вахмистр, 1906
  • Распад, 1906
  • Иван Кузьмич, 1907
  • Под горами, 1907
  • Гражданин Уклейкин
  • В норе, 1909
  • Под небом, 1010
  • Патока, 1911
  • Человек из ресторана, 1911
  • Виноград, 1913
  • Карусель, 1916
  • Суровые дни, 1917
  • Лик скрытый, 1917
  • Неупиваемая чаша, 1918
  • Степное чудо, 1919
  • Солнце мертвых, 1923
  • Как мы летали, 1923
  • Каменный век, 1924
  • На пеньках, 1925
  • Про одну старуху, 1925
  • Въезд в Париж, 1925
  • Солдаты, 1925
  • Свет разума, 1926
  • История любовная, 1927
  • Наполеон, 1928
  • Богомолье, 1931
  • Рассказы, 1933
  • Забавное приключение, Москвой, Мартын и Кинга, Царский золотой, Небывалый обед, Русская песня
  • Лето Господне, 1933-1948
  • Родное, 1935
  • Няня из Москвы, 1936
  • Иностранец, 1938
  • Мой Марс, 1938
  • Рождество в Москве, Рассказ делового человека, 1942—1945
  • Пути небесные, 1948
  • Старый Валаам, 1950


  • Форма входа


    Поиск


    Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz


  • Статистика

    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0


    Приветствую Вас, Гость · RSS 28.03.2024, 22:04

    СОЛНЦЕ МЕРТВЫХ

     

    продолжение

                

        НА ПУСТОЙ ДОРОГЕ

      

       Сентябрь отходит. Затихли ветры осеннего равноденствия -- жару сбили. В эту пору погода суха, мягка. Воздух прозрачен, тонок. И звонко все -- сухо-звонко. Выгоревшие скаты скользки и жарко блещут. Кузнечишки, сухая мелочь, вспыхивают по ним серыми брызгами. Сбитое ветром перекати-поле звонко треплется по кустам. Днем и ночью зудят цикады, заводят свои пружинки.

       Кастель начинает золотиться. В долине, по ближним горкам, -- все больше рыжих и красных пятен в подсыхающих виноградниках, по грабу и дубняку. Я всякое утро примечаю, как пятна всползают выше, а серого камня больше выглядывает в лесах: сохнут леса, сквозят. Крепкой, душистой горечью потягивает от гор, горным вином осенним -- полынным камнем. Пьешь его на заре, -- и будто чуть-чуть покалывает шампанским. Вино веселое...

       А голая стена Куш-Каи -- все та же, все та же летопись: пишет по ней неведомая рука. Все вбирает в себя, все видит. Смотришь на ее камень ясный и думаешь о пустыне... Кругом так тихо... Но знаю я, что во всех этих камнях, по виноградникам, по лощинам, прижались, зажались в щели и затаились букашки-люди, живут -- не дышат. Ничего же не слышно! Ни выкрика, ни стона. Глядят на осень, а осень делает свое дело -- раздевает.

       Я знаю... знаю, как кругом тихо.

       Был я недавно там -- бродил по пустой дороге, по берегу. Так, без цели, как вьется в ветре перекати-поле. Зевали былые дачи. Густо сыпали кипарисы шишки -- бери, не жалко. Пчелы звенели на дикой мяте, готовили зимние запасы -- маленькие незнайки! Пауки по взгорьям раскинули полотняные навесы, как от солнца, а сами дремлют по уголкам, будто поджидающие по прохладным лавкам заспанные торговцы. Я так все вижу, все мои чувства остры и тонки... Я чувствую даже камни, могу говорить с пустой дорогой. Она мне рассказывает очень много... Может быть, я скоро сольюсь со всеми -- и откроются мне пределы?..

       Я долго стоял у Черных камней, где море пробило себе лазейки, сторожил, не увижу ли крабика между камнями. Не выползал крабик. Зачем мне крабик? Разве он мне что скажет? Это было очень давно, в сказках детства... Тогда вещие щуки дарили счастье, камни на распутье указывали судьбу, и на могилках тростинки пели... Это было очень давно, так давно, что никто не помнит...

       Я отдыхал на камне, полоскало мне ноги море. Старик-татарин цапался по откосу, с усилием выдирал какую-то сухую траву, -- зачем?

       -- Селям алекюм!

       -- А-а-лекюм! -- хрипнул старик, взмахивая рукой, словно хотел сказать: про-пал "алекюм", как все!

       Я шел и шел, выглядывая какой-нибудь ухоженный татарский виноградник, тая в мешочке, под шишками, заплатанную рубаху. Не даст ли татарин-сторож хоть груш сушеных... Не попадался ухоженный виноградник. Я забирался в ржавые заросли ажины. Не было на ажине ягод. Не было человека на дороге. А вот целых три человека! Дети...

       Их было трое -- две девочки и мальчик. Старшая, лет двенадцати, тревожно взглянула на меня обведенными синевой, усталыми, ввалившимися глазами, когда я присел рядом. Двое младших раскладывали на тряпке обглоданные бараньи кости, кусок овечьего сыра и татарский чурек, лепешку.

       -- Мунька, убери! -- крикнула старшая, кинув на меня быстрый взгляд карим глазком, и сама по-хозяйски завернула тряпку.

       Пир нежданный! Не скатерть ли "самобранка" эта тряпка? И не из сказки ли эти бараньи кости, и брынза, и чурек пышный -- на этой пустой дороге?..

       -- Ешьте. Я не возьму, не бойтесь.

       Они на меня косятся. Мальчуган, лет семи, смотрит ощипанным галчонком -- худой, ротастый. Они все подсушены сильно, но их лица приятно-детски! красивы даже. У старшей лицо серьезно, тонкие губы сжаты, выгнуты чуть в углах -- показывают характер. Но почему этот пир нежданный?! и зачем эти разноцветные ленточки?.. В черных волосах старшей -- и за ушами, и на плечах, и по груди, яркие ленточки! Она все время сама оглядывает себя: красиво! И даже на замызганной, в дырьях, ситцевой юбочке -- всюду нацеплены разноцветные ленточки!

      -- Почему ты такая, в лентах? Праздник, что ли?

       Она плутовато усмехнулась:

       -- А так... татары нарядили... Татары?! Я еще ничего не понимаю.

       -- Да как накорми-ли нас! Всю ночь в кошаре кормили, и все рядили. А потом мы заснули. И вином поили, и барашку ели... И еще и домой дали!

       -- За что же они тебя вином поили? Татары вина не пьют.

       -- А так... поили... -- и повела она плечиком и усмехнулась к морю. -- И сами пили. И опять приходить наказали. У них хорошо в кошаре, весело. Барашки, собаки... Еще катык ели... а они на своей зурне играли... зурна называется.

       Слово за слово -- она доверчиво рассказала мне свою сказку.

       -- Мы из-под "Линдена", Глазковы фамилия. Знаете?! Так вы повыше живете? Так это у вас павлин... Теперь знаю. А вы мне перышков дай-те! ... Нашего папашу арестовали, будто корову у Коряка зарезал. А это... -- поглядела она на меня, решила что-то и сказала: -- Мы не знаем, кто у него Рябку зарезал. Мы с голоду калеем, Миша и Колюк убежали в горы... -- вы никому не сказывайте! -- братья старшие. А то бы их Коряк заканителил. Камунист он. Отплотим ему... как он папашу бил! Сказать татарам знакомым... Он через перевал хо-дил... Хорошо, Колюк покажет!.. -- сказала она с детской злостью, и у ней задрожали губы.

       -- Мы... Коряка... убьем! камнем убьем!..-- крикнул галчонок и погрозил кулачком. -- Сволочь!

       -- У него сундуки ховали... все булзуи... мамаса сказет... -- отозвалась меньшая.

       -- Молчи, дура! -- крикнула старшая. -- Нос вот утри. Все зло от Коряка пошло. Стали мы голодать без папаши... Вот мамаша и послала нас собрать шиповник или что попадется... ажину там. Велела повыше в горы идти, а то тут все погорело. И буковые орешки-пьянки... а такие, буковые. От них голова пьяная бывает, если много грызть, а то они жи-ирные, вку-усные! Пошли мы... шли-шли... -- нет ничего, все пересохло. И через лес прошли, на Яйлу вышли, у Куш-Каи... Человечьи кости сколько видели...

       -- Три кости, вот такие! ... -- показал до плеча галчонок.

       -- Темно уж стало, а через лес ворочаться опять... Заблудились, и есть хочется, ноги не идут. С утра ничего не ели, ягоды только. Мунька реветь стала, не может идти. И Степушка ревет... Что я с ними буду?! И вдруг собака на нас... громадная овчарка! Как закричим! А тут татары, хлопцы... чабаны! Я по-ихнему умею хорошо -- сказала... Они и повели нас в кошару. Вежливые такие. Два хлопца. А у них костер, барашки ходят... Стал он меня целовать... только не безобразие какое, а... понравилась я ему. Невестой меня называл, дурной! -- опять усмехнулась девочка и повела головкой. -- Мусмэ якши! Досыта накормили. Потом сбегал другой, вина принес и зурну... и вот ленточек... деревня близко ихняя. У старшины сыновья они, бо-гатые! Больше тысячи барашков было, а теперь мало... Потом я спать стала, уморилась. Проснулась к утру, а они смеются, а на мне все ленточки эти!.. Как татарку убрали... у них так невест убирают. Так они нас жалели! И с собой дали, несем мамаше. Велели и еще приходить. Хлопцы очень хорошие.

       Она погладила ленточку на рваной юбке и усмехнулась.

       -- Не как наши хулиганы. Пашка вон, под нами живет, пошла на кордон, хлебца просить... тоже мамаша послала, а они с ней нехорошо сделали! Она уже теперь... сами знаете... нарушенная стала! Так все к ним и ходит. На год только меня старше. Била ее мать -- не ходи, дурнак будет... а она воет-кричит, пойду и пойду! Вот страмота! С голоду подыхать?.. Теперь какая гладкая стала!.. А татары вежливые, если бы замуж взял... пошла бы! -- бойко сказала она, развязано хлопая по земле ладошкой. -- Что ж, что чужая вера!?

       Ну, вот и сказка. Смотрю на нее, сытую на Один день, радостную невесту... Сказать -- не ходи в кошару?! Я не сказал, пошел.

       Я тоже ищу кошары -- татарина в винограднике, продаю заплатанную рубаху. Пустая дорога -- не пустая: писано по ней осколками человечьих жизней... Вон какой-то еще осколок...

       Я узнаю подвал у дороги -- когда-то ездили за вином. В рыжем бурьяне -- заржавленная машина, пустая бочка липовая спускает обручи. Черная кошка-выдра зябко сидит на ней -- греет кости. Трещат цикады. Задремывает пустыня. Не совсем пустыня: на ржавом замке красные печати. Вино -- что его там осталось! -- идет кому-то...

       Сидит человек на краю дороги, под туями, накручивает подвертку. Мелкоглазый, в рыженькой бороденке, рваный. Прихлопывает по сухой хвое:

       -- Сидайте, ваша милось! везде слободно...

       По скрипучему говорку и заиканью я узнаю Федора Лягуна, он живет по этой дороге, дальше, -- досматривает чье-то покинутое поместье.

       -- Утихомирили всех господ, теперь слободно... все утрудящии теперь могут, не возбраняется... -- Он нашаривает мой мешок. -- Шишечко собираете... -- хорошо! Для самовара... Только вот чайкю теперь... не каждый в силах... А вот у господина Голубева пять фунтов отобрали! А какой был профессор... сто сорок десятин у такого места!.. покосы какие, виноградники... какие капиталы?!..

       -- А что, жив профессор?

       Лягун смеется. Рыжеватая бороденка смеется тоже, а крапины на изможденном и злом лице, веснухи, -- пояснели.

       -- Жи-вет! До девяноста годов -- живет! Всех переживет, на этот счет настойный! Как первые наши приходили, севастопольские... -- потрясли. Старухе его не в чем и в гроб лечь было. Босую клали. Ему не обидно, слепой вовсе. А кре-пкий! Пришли ваши, добровольные... -- он опять за свое, книги сочинять! Про человека изучает, насчет кишков. Не видать ему, так он на машинке все стучал. Как ни идешь мимо -- чи-чи-чи... чи-жить себе, шпарит по своей науке! А именье ему в свой черед деньгу кует. Ну, и вышла у меня с ним ошибка. Ка-ак матросики наши налетели, семинут ко мне... потому я здешний пролетарий, законный... "Товарищ Лягун, какого вы взгляду об профессоре? как нам с им? казнить его либо как?.." А время тогда было шатовое... к какому берегу поплывешь? Сегодня они, завтра, глядишь, энти подойдут... Теперь закрепились, а тогда... Ну, я, ваша милость, прямо скажу: я человек прямой... живем мы с женой, вроде как в пустыне, самой праведной жизнью... Скажи я тогда одно-о слово... шабаш! на мушку! У них разговор короткий. Прикрыл! Говорю -- я в ихних бумагах не занимаюсь, а, конечно, они по науке что-то в книгах пишут... Беспорядку, я говорю, не замечаю, окроме как пять коров... А сам я, товарищи, говорю, вовсе человек больной, в чихотке... у меня чихотка трицать пятый год, и самая кровавая чихотка! Дозвольте мне, товарищи, одну коровку, черенькая... комолая... А в коровах я понимаю. Была у него Голанка, ноги у ней сзаду -- так, дугой... Дали! Только я от ее телка принял -- стельная она была... глядь! мать твою за ногу, энти наскочили! А уж я в городе сторожу, пронюхал... ихний минносец у пристани вертится! К себе бежать! Сейчас корову за рога -- к нему. "Здравствуйте, его превосходительство! наши опять пришли! пожалуйте вам коровку, сберег до светлого дня! Уж за прокорм что положите, а телочек приставился, подох!" Съели мы его, понятно. Сдул с него сена тридцать пудов! Тоже и ему страшно, с первого-то дня: может, наши опять наскочут?! Тогда б я с ним, что мог!.. Как так-что?! Что ж, что слепой? Заговоры какие... А у него капиталы! Отчислил, мол, сто миллионов на угнетение утрудящих, на контриреволюцию! Вы что думаете?! Я так могу на митинге сказать... все трепетают от ужасу! Слеза даже во мне тут закипает!

       Он стучит себя веснушчатым жилистым кулачком в грудь и так впивается в мои глаза своими, вострыми, зелеными глазами, дышит такою злостью, что я отодвигаюсь.

       -- Я, ваша милость, так могу сказать!.. И чахотка может открыться враз, до крови... Заперхаю, заперхаю... "До чихотки, -- говорю, -- могут донести нашего брата, как гнетут!" Кого хочу -- могу подвести под "мушку". Со мною не годится зубаться, я человек больной... всегда могу расстроиться! Ну, он ни гу-гу! -- про корову. Ла-дно. То-лько это ваши задрапали по морю -- на-ши родименькие идут. Я, ни слова не говоря, к нему. А он слепой, ничего не знает, стукает про свое! Всхожу на веранду, где у них лесенка, под виноградником... -- его делмилосердие не допускает, девица для ухода у него. Говорю: допускайте, я их спаситель жизни! Всхожу. "Опять, говорю, здрасте, его превосходительство! позвольте вас с праздничком проздравить, наши опять пришли!" Выпрямился так... -- он, ведь высо-кий! -- а ничего не видит. "Что тебе, Федор, надобно?" -- "Доверьте мне Голанку, а то могут быть неприятности. Вы меня знаете, какой я человек для вас внимательный, а мне молоко прямо необходимо, как я вовсе в скоротечной чихотке... тридцать пятый год страдаю..." Дал! Очень деликатно, ни сло-ва! Так мне благородное обращение пондравилось, и я им даже от любви сказал: "Вы, -- говорю, -- его превосходительство, надейтесь на меня теперь. Я, может быть, бо-ольшую силу у них имею, этого никто не может знать!.. ни одного худого слова про вас не будет доказано! Заштрахую вас коровкой. Могу даже сказать, что коммунистов прикрывали! Даже почет вам будет!" Ка-ак он вспрыгнет! "Вон, -- кричит, -- с-сукин сын!" Затопотал, так и налился, как гусь... руками нащупывает, трясется... Я человек прямой, но ежели со мной зуб за зуб... ладно! Ну скажите!

       Он вглядывается в мои глаза, и в его зеленоватом взгляде я чувствую такое, что задыхаюсь, но не могу уйти: я должен все выпить.

       -- А если я все знаю?! По инструкции я должен объявлять! У коммунистов свой закон... даже на мать обязан донести по партии! А на эту сволочь всю... А я каждый божий день в кофейнях был или по базару... мне все офицерье известно было, кто где проживал! кто что пожертвовал... какие речи говорили... нами только и крепко все. А тут самый буржуй, сто-о со-рок десятин у таком месте!.. Ладно. Сейчас в свой комитет. Самого врага нашел! От чихотки гибнем, а никогда молочка стаканчик! А у самого семь коров! Товарищ Дерябин председатель был, стро-гой, у-у!.. Все отобрать! до нитки!! Только что девяносто лет ему, и кто-то из Москвы бумагу написал, а то бы на расстрел! Ну, правда, ничего за ним не мог заметить, и ску-пой был, ни на что рубля не жертвовал. Все отобрали, всех коров. И машинку взяли. Теперь стучи хоть об стол. А намедни делмилосердие попалась, змеем меня обозвала и... вот, ей-богу, фигу показала! Сво-лочь! Руку нашли в Москве! Будто машинку им вернуть хотят... Вернули, для науки ученые исхлопотали. Ему бы помирать давно, а он...

       -- Все на машинке стукает?

       -- Старик на-стойный! Нет, со мной нельзя цапаться! Есть у меня враг один... ну, да Господь поможет. Будто я поросенка ихнего собакой изорвал! А они мою телку отравить грозятся... Я их усте-регу! Вы изволите знать Шишкина? какие это люди? Борис ихний в добровольцах был, приладился... отвертелся ото всего! Теперь... в камни залезает, чегой-то пишет!.. Я с им много разов говорил... У, какой человек хи-трый! И про меня будто сочиняет!.. Не чую?! Да ежели опять ваши верх возьмут... что они с нами исде-лают?! Бежать -- не миновать! Я с ими суседи... и ничего, от меня им вреду не будет... но я человек больной, собой не владею, когда у меня, может, полведра чистой крови выхлещет... я каждый час перед Господом могу предстать, как вот травка... Господь видит! Они меня выперли с дяденькина сада, господина Богданова... который министром был! а ихний дяденька сущий враг пролетариата, за границу исчезнул! а старик Шишкин сам на хозяйство стал, лишил меня доходу... Я десять лет в сторожах у господ Коробинцева и Богданова служил, мое право законное, а они с Днепровского уезду набегли, зацапали... хотят корову покупать... На какие капиталы?! -- я вас спрошу. Мы темных делов этих не допущаем! У них, может, от англичан огромадные деньги для... нападения на пролетарскую власть?! А?! Я старику давал преду... стережение! Не зубайся! Пущай моя корова гуляет в ихнем месте. "Самим... сена ма-ло!" Ла-дно!

       Я слушаю, слушаю, слушаю... Он сильно пьян. Веснухи на его костлявом лице темнеют, глазки совсем запали -- щелочки в огне.

       -- Совесть у меня... в груди, а то... про-пали Шишкины! Страшный суд теперь... Господь-Справедливец... нам препоручил...

       Он сечет пальцем по рябой ладони и втягивается в мои глаза. Мне душно от гнилого перегара...

       Я больше не хожу по дорогам, не разговариваю ни с кем. Жизнь сгорела. Теперь чадит. Смотрю в глаза животных. Но и их немного.



      
    страницы:
    1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
    19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
    Бесплатный конструктор сайтов - uCoz