БОГОИЩУЩАЯ ДУША

Из воспоминаний об Иване Сергеевиче Шмелеве

Небольшого роста, худенький, с лицом аскета, с быстрыми движениями, сразу загорающийся – Иван Сергеевич так же страстно реагировал на малые дела, как и на большие. Судьба какой-нибудь птички, выпавшей из гнезда, его так же волновала, как и крупные события. Когда мы летом жили "на лоне природы", он по несколько раз в день приезжал на своем, непомерно для него большом, велосипеде рассказать о новой мысли, мелькнувшей у него, или о том, что у Ольги Александровны пироги подгорели, или о полученном письме от иностранного издательства. Поделится впечатлением с мужем или со мной и торопливо уезжает.

Иван Сергеевич Шмелев с женой Ольгой Александровной и сыном Сергеем.
Фото конца XIX века

Оба они с женой были как-то беспомощны в устройстве своей жизни, и это очень действовало на нервы писателю. Так, у них много лет не было постоянной квартиры; нанимали меблированную на несколько месяцев в Париже, а потом, на летний сезон, – в деревне. В апреле 1929 года Иван Сергеевич нам пишет: "Ах, как надоело мыкаться; сборы, укладка, и – опять... Не буду больше кочевать, сяду прочно и буду заканчивать крупные вещи, пришла пора писать "Спаса Черного", ему отдам все силы".

А через четыре года, в октябре 1933 года, все еще: "В ужас прихожу, где же мы устроимся! Конечно, легче немеблированную найти, но придется рухлядь заводить, а я уж от всего этого своего отвык. Душу не соберешь, а тут надо плошки собирать. Но надо! Ибо тяжко так мыкаться, как все эти годы, без твердого причала. Мне эти отрывы – переезды дважды в год... душевно трудны и мешают сосредоточиться; только войдешь в работу – переезжай..."
А через год – снова: "Надоело ездить... надо искать домик. Если что узнаете – подумайте о нас... Ищем оседлости. Нам нужно три комнаты, с ванной бы, с садиком. Отопление еще надо. Устали, не сказать!"
Я не раз пыталась им помочь, но это было нелегко, уж очень порывистый был Иван Сергеевич. Когда в июне 1934 года я нашла им домик, писатель радостно согласился, потом вдруг категорически отказался, а через неделю передумал опять и прислал телеграмму, чтобы домик задержать во что бы то ни стало. Его следующее письмо ко мне заканчивалось так: "Воображаю, как Вы возмущены моей нерешительностью и говорите – Ну и путанник этот наш писатель, не дай Бог! Верно! Каюсь..."
Подписано: – "Беспокойный и трепыхающийся Ив. Шмелев".

Так же "беспокоен" был Иван Сергеевич в своем писании. Он брался одновременно за несколько тем, бросал иногда начатое, через некоторое время возвращался к нему; то загорался так, что писал день и ночь, и Ольга Александровна изнывала в беспокойстве за его здоровье, то месяцами мучился всякими сомнениями и не мог написать ни строчки... Я помню, когда он задумал писать "Солдаты" и приходил к нам читать каждую главу, Антон Иванович, возможно осторожнее, отмечал неправильности и неточности в описаниях военного быта. Их было очень много, так как Шмелев никогда близко не прикасался к военной среде и имел о ней довольно смутное представление. Разговоры и взаимоотношения между офицерами и солдатами были у него совершенно неправдоподобны, картины жизни в казарме не соответствовали действительности, даже в военных формах и правилах дисциплины он совсем не разбирался. Так, его пехотные офицеры носили саблю или палаш; командир полка являлся на бал с револьвером у пояса, а штык висел прикрепленный к седлу кавалериста... В конце концов, он бросил этот роман и, насколько я знаю, никогда его не дописал.

В 1929 году Иван Сергеевич писал генералу Деникину: "...Работать приятно, хочу и хочу писать. До отъезда дам еще три очерка. Скоро прочтете "Ефимоны"; пишу "Постный торг", затем "Благовещение", "Говение"... А летом "Солдаты" и "Иностранца". Очерки хочу давать по два в месяц, довольно зевать, время не ждет, а надо дать всю Русь. На очереди еще "Спас Черный".

А несколько месяцев спустя он переживает период депрессии: "...Я весь в разбитости. Пера в руки не беру. Ибо так утомлена душа, что трудно держать себя в порядке... Будь один... ушел бы, кажется, в монастырь. Серьезно! Все больше и больше претит суетность жизни, мир".

Очень остро и нервно переживал писатель мировое положение: "Разбит и себя не соберу, мысли валятся, как сухие листья... от всего в мире творящегося. У человечества нет ни единой ВЕРНОЙ цели, ни всеобъемлющей идеи, так все – однодневное, случайное, без руля и без ветрил... Начало XIX века насколько же было всячески богаче, вернее! Ныне – общий упадок веры во все, выпадение стержней... Закат цивилизации. Ни любви, ни веры, одни слова... Все больше теряю веру в человека, видя всеобщее лицемерие, низость... продажность совести. Если только еще уцелела редкость эта! Бессердечие и бесчеловечность. Воистину – бесчеловечность".

Когда мы стали уезжать на лето в горы вместо берега моря, Шмелевы последовали за нами. И оба увлеклись, как и мы, чудесной горной природой. Ходили мы все с нашей молодежью в далекие экскурсии, ползли часами по крутым тропинкам, невзирая на годы и болезни. Непередаваемая – то величественная, то нежная – красота Божиего мира, которая открывалась перед нами, – далекие виды, каменные кручи, цветы, растущие только на высотах, водопады, жаворонки над альпийскими лугами, горные озера – вызывали бурный энтузиазм Ивана Сергеевича. Он воспрянул духом, говорил, что молодел душой и сердцем, что когда его легкие надышатся чудным воздухом и глаза насмотрятся на всю эту красу, он засядет за писание с новыми силами и "горной энергией". Мечтал даже написать "беженский роман" в горной обстановке. Мы еще не видали его таким бодрым и довольным.

Но и это было кратковременно. Вскоре стало сдавать здоровье Ольги Александровны, писатель же постоянно прихварывал. И к болезням своим он относился повышенно и порывисто. То сам назначал себе такую строгую диету, что жена говорила ему о голодной смерти, то объявлял себя выздоровевшим, начинал есть все и даже пить водку.

Наконец они нашли себе постоянную квартиру в Париже. Много было хлопот с ее меблировкой и устройством. Но только они, бедные, осели окончательно, как после краткой болезни умерла Ольга Александровна (1936 год). Это был непоправимый и непереносимый удар для Ивана Сергеевича. Нельзя было даже себе представить, как он будет жить без нее... Тихая, спокойная, вечно работающая, беззаветно любящая, она была другом его жизни, его помощницей, нянькой, сестрой милосердия. Он не умел дня прожить без нее.

И вот... Пришлось жить, болеть, работать годы в полном, горчайшем одиночестве... Только глубокая вера спасала писателя. В 1948 году, незадолго уже до своей смерти и после кончины моего мужа, И.С. писал мне: "Я все эти 11 лет с ее смерти заполняю пустоту работой. Мне были даны предельные испытания, Вы знаете. Я до сей поры – Бога ищу и своей работой, и сердцем (рассудком нельзя!). Мне надо завершить мой опыт духовного романа "Пути Небесные", то, что у меня написано – лишь треть всего... Ксения Васильевна, я понимаю Вас, я знаю это тяжкое чувство одиночества, но для верующего не должно быть одиночества. Помните, никто не умирает. У Господа – все живые. О сем пишу (Вы прочтете) в "Куликовом поле".

Он писал еще, как многое расскажет мне при свидании, ибо собирался приехать в Америку. Хотел дожить свои дни здесь в православном монастыре, где надеялся найти подходящую обстановку для больной души и дописать самое свое дорогое произведение – "Пути Небесные".

"Мой отъезд – тоже искание. Я ищу родной воздух, пусть хоть марево родного. Жить вблизи обители... там, как бы наше: места глухие, воздух, уклад, песнопения... Если доведется, расскажу, и Вы увидите, как все идет без моих усилий, как бы промыслительно до изумления".

И не довелось... Не довелось, вероятно, благодаря тому недоброжелательству, о котором я упомянула. Умер Иван Сергеевич в Европе.

...Когда началась последняя война, И.С. очень тяжело это переживал. Я приведу несколько слов из его писем от 1939 года, которые звучат, как будто они написаны сейчас: "Я знаю: чистая наша Россия будет. Увенчанная страдалица... Теперь уже открылись глаза мира и все понятно. Будем же верить, что отыщется затерянный путь к правде, что истинная Россия себя найдет... Идет новое поколение, молодое, хватившее всего и дерзкое. Да будет приход его под знаком Господним!"

Неважно, что не одобряют Шмелева многие суровые критики, что находят в нем недостатки, что доказывают, будто он не на высоте классических образцов.

Он – Богоищущая душа, последний писатель той исконной русской жизни, в которой, невзирая на прогресс, большие города и всякую современную технику и комфорты, жила еще российская кондовая душа со своим стремлением к праведному. Он – нам понятный и наш родной писатель.

Ксения ДЕНИКИНА
Ксения Васильевна Деникина (2 апреля 1892 – 8 марта 1973) – жена генерала А.И. Деникина.