Шмелев Иван Сергеевич

ПЕРСОНАЛЬНЫЙ САЙТ МУЗЕЯ В АЛУШТЕ
Республика Крым, г.Алушта, Профессорский уголок, ул. Набережная, 2
+7 365-60 2-59-90
Солнце мертвых 4
Меню сайта


Произведения
  • На скалах Валаама, 1897
  • По спешному делу, 1906
  • Вахмистр, 1906
  • Распад, 1906
  • Иван Кузьмич, 1907
  • Под горами, 1907
  • Гражданин Уклейкин
  • В норе, 1909
  • Под небом, 1010
  • Патока, 1911
  • Человек из ресторана, 1911
  • Виноград, 1913
  • Карусель, 1916
  • Суровые дни, 1917
  • Лик скрытый, 1917
  • Неупиваемая чаша, 1918
  • Степное чудо, 1919
  • Солнце мертвых, 1923
  • Как мы летали, 1923
  • Каменный век, 1924
  • На пеньках, 1925
  • Про одну старуху, 1925
  • Въезд в Париж, 1925
  • Солдаты, 1925
  • Свет разума, 1926
  • История любовная, 1927
  • Наполеон, 1928
  • Богомолье, 1931
  • Рассказы, 1933
  • Забавное приключение, Москвой, Мартын и Кинга, Царский золотой, Небывалый обед, Русская песня
  • Лето Господне, 1933-1948
  • Родное, 1935
  • Няня из Москвы, 1936
  • Иностранец, 1938
  • Мой Марс, 1938
  • Рождество в Москве, Рассказ делового человека, 1942—1945
  • Пути небесные, 1948
  • Старый Валаам, 1950


  • Форма входа


    Поиск


    Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz


  • Статистика

    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0


    Приветствую Вас, Гость · RSS 29.03.2024, 12:11

    СОЛНЦЕ МЕРТВЫХ

     

    продолжение

    назад 4 далее

         

       В ВИНОГРАДНОЙ БАЛКЕ

      

       Виноградная балка... Овраг? Яма? Нет: это отныне мой храм, кабинет и подвал запасов. Сюда прихожу я думать. Отсюда черпаю хлеб насущный. Здесь у меня цветы -- золотисто-малиновый куст львиного зева, в пчелах. Только. Огромное окно -- море. И -- виноград зреет.

       Отныне мой храм?.. Неправда. У меня нет теперь храма.

       Бога у меня нет: синее небо пусто. Но шиферно-глинистые стены -- мои хранители: они укрывают от пустыни. "Натюрморты" на них живут -- яблоки, виноград, груши...

       Я спускаюсь по сыпучему шиферу, оглядываю свои запасы. Плохо на яблоньках: поела цветы "мохнатая оленка". Тысячи их налетали, когда яблони стояли в цвету, падали в белые чашечки, сосали-грызли золотые тычинки. Я выбирал их, спящих -- они задремывали к полудню. Вот одичавший персик, с каменной мелочью, черешня, в усохших косточках, оклеванная дроздами. Айва бесплодная, в паутинных коконах, заросли розы и ажины.

       Грецкий орех, красавец... Он входит в силу. Впервые зачавший, он подарил нам в прошлом году три орешка -- поровну всем... Спасибо за ласку, милый. Нас теперь только двое... а ты сегодня щедрее, принес семнадцать. Я сяду под твоей тенью, стану думать...

       Жив ли ты, молодой красавец? Так же ли ты стоишь в пустом винограднике, радуешь по весне зеленью сочных листьев, прозрачной тенью? Нет и тебя на свете? Убили, как все живое...

       Хорошо сидеть в утренней тишине Виноградной балки, ото всего закрыться. Только -- лозы... рядками тянутся вверх, по балке, на волю, где старые миндальные деревья, -- прыгают там голубые сойки. Какое покойное корыто! Откосы, один -- тенистый, солнцем еще не взятый; другой -- золотой, горячий. На нем груши-молодки в бусах.

       Взглянешь назад -- синее окно, море! Круто падает балка, и в темном ее прорыве -- синяя чаша моря: пей глазами!

       Хорошо так сидеть, не думать...

       Пустынным криком кричит павлин:

       -- Э-оу-а-аааа...

       Нельзя не думать: настежь раскрыты двери, кричит пустыня. Утробным ревом ревет корова, винтовка стучит в горах -- кого-то ищет. Над головой детский голосок тянет:

       -- Хле-а-ба-аааа... са-мый-са-ааа в пуговичку-ууу... са-а-мый-са-аааа....

       Гремит самоварная труба. Это пониже нашего домика, соседи.

       -- Ах, Воводичка... какой ты... Я же тебе сказала...

       Голос усталый, слабый. Это старая барыня, попавшая вместе с другими в петлю. При ней чужие, "нянькины дети": Ляля и Вова. Живут на тычке -- бьются.

       -- Са-а-мый-с-а-аааа...

       -- Я же тебе сказала... Сейчас лепестков заварим, розовый чай пить будем...

       -- Хочу са-а-ла-аааа...

       -- Ну, что ты из меня душу тянешь!.. Ля-ля, да уведи ты его от меня, с глаз моих!..

       Я слышу дробное топотанье и задохшийся, тонкий голосок Ляли:

       -- А-а... сала тебе?! Сала? Я тебе такого сала!.. Ухи тебе насалить?

       -- Ля-ля, оставь его... И потом, нельзя говорить... у-хи! У-ши! И как ты выражаешься: наса-лить! На что это похоже! А я-то еще хотела с тобой по-французски заниматься...

       По-французски! У смерти... -- и по-французски. Нет, права она, старая, милая барыня: надо и по-французски, и географию, и каждый день умываться, чистить дверные ручки и выбивать коврик. Уцепиться и не даваться. Ну, какие самые большие реки? Нил, Амазонка... Еще текут где-то? А города?.. Лондон, Нью-Йорк, Париж... А теперь в Париже...

       Странно... когда я сижу так, ранним утром, в балке и слышу, как гремит самоварная труба, я вспоминаю о Париже, в котором никогда не был. В этой балке, и -- о Париже! Это на каком-то другом свете... И есть ли этот Париж? Не исчез ли и он из жизни?..

       Вот почему я вспоминаю о Париже: моя соседка рассказывала, бывало, как она жила за границей, училась в Берлине и в Париже... Так далеко отсюда! Она.. в Париже! Она бродит в вязаном платочке, унылая и больная, щупает себя за голову, жует крупку... Видала Париж, в Булонском лесу каталась, стояла перед Венерой и Нотр-Дам!.. Да почему она здесь, на тычке, у балки?! Бьется с чужими детьми, продает последние ложечки и юбки, выменивает на затхлый ячмень и соль. Боится, что отнимут у ней какой-то коврик... Каждую ночь дрожит -- вот придут и отнимут коврик, и этот платок последний, и полфунта соли. Чушь какая!

       Париж?! Какой-то Булонский лес, где совершают предобеденные прогулки в экипажах, -- у Мопассана было... -- и высится гордым стальным торчком прозрачная башня Эйфеля?! .. гремит и сейчас: в огнях?!! и люди весело и свободно ходят по улицам?!.. Париж... -- а здесь отнимают соль, повертывают к стенкам, ловят кошек на западни, гноят и расстреливают в подвалах, колючей проволокой окружили дома и создали "человечьи бойни"! На каком это свете деется? Париж... -- а здесь звери в железе ходят, здесь люди пожирают детей своих, и животные постигают ужас!..

       На каком это свете деется? На белом свете?!!

       Нет никакого Парижа-Лондона, пропал и Париж, и все. Вот работа кинематографам, лента на миллионы метров! Великие города -- великих! Стоите ли вы еще? Смотрите наши ленты? Кровяных наших лент на сотни великих городов хватит, на миллионы зевак бульварных, зевак салонных -- в смокингах и визитках, в пиджаках и рабочих блузах... и в соболях с чужого плеча, и в бриллиантах, вырванных из ушей! Смотри, Европа! Везут товары на кораблях, товары из стран нездешних: чаши из черепов человечьих -- пирам веселье, человечьи кости -- игрокам на счастье, портфели из "русской" кожи -- работы северных мастеров, "русский" волос -- на покойные кресла для депутатов, дароносицы и кресты -- на портсигары, раки святых угодников -- на звонкую монету. Скупай, Европа! Шумит пьяная ярмарка человечьей крови... чужой крови.

       Цела Европа? Не видно из Виноградной балки. Как там -- с ..."правами человека"? В Великих Книгах -- все ли страницы целы?..

       О Париж!.. Отсюда, из глухой балки, нездешним грезится мне этот далекий Париж, призрачный город сказки. Нездешним, как мои сны -- нездешние. Там не смеется камень: покорно положен в ленты. Голубые огни на нем, и люди его -- нездешние. Победно гремят оркестры на золотых трубах, а прозрачное чудо стали засматривает на край земли, ловит все голоса земные... Слышит ли этот голос пустых полей, шорох кровавых подземелий?.. Это же вздохи тех, что и тебя когда-то спасали, прозрачная башня Эйфеля! Старуха седая занесла на свои скрижали.

       Не слышит. Гремят золотые трубы...

       -- Хл е-э-ба-аааа...

       А где-нибудь громадные булочные открыты, за окнами, на полках, лежат свободные караваи, лежат до вечера... Да есть ли?!

       -- Сил моих нету, Го-споди... Ляля, да возьми от меня Воводю! Няня сейчас придет... Ну, дай ему грушку погрызть, что ли... И когда только эта мука кончится!..

       Кончится! Она только еще подходит. Вон -- Безрукий, слесарь из Сухой балки, вчера съел рыженькую собачку Минца... А на той неделе я видел, как его жена еще пекла из муки лепешки. У нас еще есть миндаля немного... А у ней, кажется, есть коврик и какое-то необыкновенное ожерелье... хрустальное ожерелье -- из Парижа! Не знает, какая бывает мука! И как она может кончиться?! Это -- солнце обманывает, блеском, -- еще заглядывает в душу. Поет солнце, что еще много будет праздничных дней чудесных, что вот и виноградный, "бархатный" сезон подходит, понесут веселый виноград в корзинах, зацветут виноградники цветами, осенними огнями... Всегда будет празднично-голубое море, с серебряными путями.

       Умеет смеяться солнце!

       А вот скоро ветры сорвутся с Чатырдага, налягут на Палат-Гору снеговые тучи, от черного Бабугана натянет ливни -- тогда...

       А теперь... -- яхонты вон горят на лозах, теплые, в нежном мате... золотится "чауш", розовая "шасла", "мускат" душистый... как смородина черная -- "мускат" черный, александрийский... На целую неделю сладкого хлеба хватит! цветного хлеба!..

       Я иду по рядам, выбираю на суп листочки, осматриваю грозди. Ночью собаки были -- погрызли и разбросали. Голодные собаки? Вряд ли: собаки все ночи пируют в балке, где пала лошадь. Я слышал, как они там рычали. Конечно, это курочки и павлин -- день за днем добивают мои запасы.

       Пусть винограда мало, но как чудесно! Ведь это мой труд, последний. Весной я окопал каждую лозу, выломал жировые плети, вбил колья в шифер и подвязал побеги. Тогда... -- как это давно было! -- у этого кривого кола я сидел, смотрел на синюю чашу моря, глядевшегося в прорыве. Пылала синим огнем чаша. Великий ее создал: пей глазами!

       И я ее пил... сквозь слезы.

     

    страницы:
    1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
    19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
    Бесплатный конструктор сайтов - uCoz